# Главная
# События
# Галерея
# Об авторе
# Ссылки
# Контакты

Если бы я сама не видела, как смотрят на Николая Пинчука его ученики… Да что там! Если бы я сама когда-то не была его ученицей, возможно, не смогла бы представить, насколько сильно его влияние на них. И влияние, прошу заметить, взаимное. Это непрерывный обмен идеями, творческим опытом, такая изумительная подзарядка друг другом, взаимоподпитка. Это интересная школа, где каждый учится видеть по-своему, создавать по-своему, мыслить по-своему, делать свои акценты. Ну а если бы я не была близким человеком, я бы не сделала свои акценты.

Я окончил ДВГУ, физфак, и поскольку у меня средний балл 3,62 — такая сакральная цифра… Раньше ж было как? Ну ты помнишь, что такое распределение… Хотя у меня был шанс пойти в науку, какие-то места там еще оставались. Меня спрашивают: «Ну, куда?» «Да в школу, куда ж еще», — говорю. Ты знаешь, такой кайф почувствовал от того, что сказал. А комиссия такая: «Ни фига себе, сам в школу хочет»…

Я пришел, на площадке сбор. Кто-то бегает, кто-то кричит: «5-й «Б», ко мне!» Кто-то с табличками прыгает. Я взял кусок мела, написал на асфальте: 6-й «А». Сам в сторону отошел и наблюдаю. Смотрю, проходят ребята, что-то ищут глазами. Один такой раз — увидел, задумался, ушел, потом с кем-то вернулся, уже стоят вдвоем. Потом третий. То есть такая самоорганизация происходит. Стоят озираются: ну вот, собрались, а где тетя? Тети-то нет. Тут подходит дядя. Какой там дядя! «Ну что, собрались? Ну вот. Вы — мой класс. Я — ваш классный руководитель». В ближайшие выходные, говорю, пойдем с вами в поход.

Году в 2005-м вот тот самый класс, уже такие матерые дяди и тети: майор милиции (убойный отдел), хозяин строительной фирмы, декан художественного отделения академии искусств, ведущие артисты театра ТОФ, водила автобуса и т.д. и т.п. Вот они ко мне всей кодлой завалили на Весеннюю, на дачу… Славик Гузенко, очень хороший человек, классный сапожник (можно гордиться!), мастер шашлыков и всего остального. Вот он говорит: «Слушай, знаешь, чем ты нас взял? Своей искренностью». Я говорю: «Ха! Слава, а мне больше и нечем было вас брать».

Мне такая претензия высказывалась всегда: успеваемость в вашем классе не высокая. Хотя ерунда — нормальная была успеваемость. Вообще класс у вас дурацкий — они всегда спорят с учителями. Главное, заметь: в другом классе постоянно хамят учителям, чуть ли не плюются, это как бы нормально. А мои вот спорят, с чем-то не согласны. Поэтому наш класс на худшем счету. Если б хамили, пиво пили из-под парты — это было бы нормально…
Мне говорили: это оттого класс такой разболтанный, что они торчат постоянно в школе. Им некогда учиться, некогда делать уроки, они торчат в театре-студии, чем занимаются — непонятно, и до десяти вечера. Я им говорил: ребята, родители дорогие мои, если ваше чадо сейчас находится не у меня, это не значит, что оно находится дома и делает уроки. Совсем не факт. Потому что между мной и домом — огромное пространство с морем соблазнов, называемое улицей.

У меня не было личной жизни абсолютно. Моей личной жизнью был класс. Утром встал, приехал к восьми в школу, тут у меня уроки, на переменах ребята вечно тусуются в лаборантской, магнитофон, там тебе Nazareth, Beatles, «Аквариум» и все такое прочее.

Очень важный момент: как воспитывать? Собственно, почему они торчали у меня? Нужна конкретная основа деятельности, причем деятельность может быть любой. У меня это оказался театр. Параллельно мы занимались и спортом, и немного йогой, и в походы постоянно ходили, но это все уже доп.

А основа — это театр: сначала театральный кружок, потом — театральный класс. Это, кстати, спасибо Антону Семеновичу Макаренко. Великий педагог, я считаю. Разумеется, как часто это бывает, сам того не понимая, делал великое открытие. А открытие его в том, что в основе воспитания лежит дело, конкретная деятельность — воспитывать вообще нельзя…

Когда я приехал со своим классом в «Океан», все сели на попу, потому что там были уверены, что у всех женщины, они будут жить в одном отряде, в одной палате, а тут бац! — мужик приехал — куда его селить? Почесали репу — дали мне номер в гостинице… «Океанцы» сделали правильно, когда решили сразу отсечь всех классных в отдельный отряд, их занимать и чтобы к детям они как можно меньше ходили. У детей есть вожатые. А я посмотрел на этих классных дам — меня такая тоска взяла. Я сразу заявил, что не буду вместе с этими тетями. Первые дни все к этому привыкали, дамы были возмущены, они сказали: «Что, по-твоему, ты перестроился, а мы еще нет?»

Ночью я поднимался к вожатым, мы там гоняли чаи часов до четырех. Разумеется, новые материалы, что-то всплывает, перестройка, правда о революции. Какой-то самиздат кто-то достал, бурные дискуссии. Так вот до четырех посидишь, а в семь уже вставать и идти в «Бригантину». Мне было легче, потому что вожатые шли к станку, а я шел в палату к ученикам, которые уходили в школу, а я брык на кровать и досыпаю. Они потом приходят к обеду, с койки толкают: «Ну что, Николай Рудольфович, отдыхается?»…

Я помню, проиграл своим ящик мороженого. Они беспокоились оттого, что я курю, все-таки им хотелось видеть меня лучше. Я соврал, что уже бросил курить. Сказал, что, если закурю, с меня ящик мороженого. Забили по рукам. Я никогда им ни в чем не врал, кроме вот этого, но в этом врал безбожно, отрывался на всю катушку… Как раз было перед отбоем, стою курю. Слышу голоса – девки идут. А я стою за стенкой, знаю, что они должны идти по другую сторону, еще посмеиваюсь. Но это же бабы — они ошиблись поворотом и вышли прямо на меня… И бегом наверх. Я докуриваю спокойно, понимаю, что уже сгорел, пропал. Поднимаюсь в отряд — там все стоят на ушах… Купил им ящик мороженого.

Когда был разъезд, меня пригласили в кабинет директора и ненавязчиво предложили перейти к ним на работу. А тогда это было очень круто. Ты сделаешь здесь театр, у тебя будет все — зал, звук, свет… Я отказался, потому что это было бы нечестно по отношению к своим, но я понимал, что снова вернуться на прежний уровень нельзя, что, если будем жить так же, как жили до «Океана», это очень скоро затухнет, будет вообще что-то не то. Тогда мне пришла в голову идея театрального класса.

Второй набор уже был целенаправленный — набирали именно театральный класс. Брали уже на два года — не с шестого, а с десятого класса. Не было такой возни с малолетства. Если с первым своим классом в поход шли, я им сопли вытирал, таскал за них рюкзаки, палатки ставил, костер разводил, то прошел год-два, мы выходили в поход, я садился вот так, а они все делали… Если когда-то я ходил их пас, чтоб никто не обидел, то в дальнейшем они бы меня от кого угодно защитили. Там такая была очень плотная команда.

В пределах одной школы, одного года 25 желающих заниматься театром проблематично набрать. Так получилось, что человек десять шло именно желающих заниматься, еще человек семь-восемь — любопытствующих, а остальных мне пихали — тех, кого не хотели брать в десятый класс: иди в театральный, если хочешь в школе остаться. Третий класс был провальный. Им совершенно все было до балды. Я как-то пытался процесс активизировать. Но вообще изменилось время, это был 95-й год. Дети уже были другие, у них уже не было такого пионерского задора. Собственно, что я отчасти использовал? Вот эту пионерщину. Только перевел ее в более толковое русло. А тут какая-то такая дыра, яма. Разумеется, многие мои коллеги, которые меня не очень любили, сразу воспрянули. Пока у меня класс гремел, я мог их слать на хер.
И я ушел из школы, потому что понял: тема в школе умерла.

Вот за эти годы (лет пять), что я этим не занимался… С каждым годом мне было все херовее и херовее. И накануне предложения Шестопаловой сделать студию я был в такой жопе... Мне все было в овчинку, абсолютно все. И вот по поводу провидения, воли Божьей, судьбы. Когда я был на самом дне этой ямы, два человека, друг друга не знающие, друг от друга независимо, с интервалом в одну неделю, каждый на своем месте предлагает мне сделать свою студию… Это мне реально кинули спасательный круг.

Заниматься улучшением человеческой породы (не так давно это понял) — на самом деле говно. Хотя я этим грешил тоже. Но, слава Богу, у меня ничего не получалось в этой области, я думал: а что это у меня ничего не улучшается и сам я тоже не улучшаюсь? Причем чем больше хочу улучшить, тем хуже становится. Недавно мальчик в моей студии для своей факультетской газеты брал интервью, спросил : «А какая цель у студии?» Я сказал так, не лукавя: «Цель одна — ставить спектакли». Все остальное: улучшение человека, развитие — это побочный эффект…

Я же работаю в театре ТОФ, наблюдаю театр профессиональный изнутри. Допустим, если бы мне предложили поставить спектакль, я бы отказался. Там другая система отношений. Понты есть, конечно, везде, но в студии не такие. И звезды есть, но тоже не такие. Нет дрязг, интрижек. Если кто-то понтуется, то понтуется открыто. Если кто-то звездится, то звездится открыто…

Да мама и сейчас не считает, что чем-то серьезным занимаюсь. Я до сих пор не говорю ей о том (чтобы не нервировать), что мне на определенном этапе предлагали стать директором. Обычно мужиков в школе мало, и они быстро растут.
То, что мама держала в руках книжку с моей пьесой, уже изданной, то, что моя пьеса вышла в «Современной драматургии», то, что потом другая моя пьеса пошла на сцене театра ТОФ… Это формальные признаки успеха, то есть это все фигня, но по ним обычно оценивают. Я уже не говорю о том, что ко мне приезжает куча учеников… Когда умер отец мой, я никому из них не говорил, но в день похорон я никакого автобуса не заказывал — всех провожающих ребята везли на машинах…

Когда работаю в студии, понимаю, что все не напрасно. И что бы мне ни говорили доброжелатели, родные, близкие, как бы меня ни тыкали носом в мои доходы, в мою семейную обстановку, я все равно понимаю — на другом уровне, что все не напрасно.
У Раневской есть замечательная такая фраза, одна из предсмертных: «У меня хватило ума прожить жизнь глупо».

Мечта? Есть мечта, а есть мечтания разные, да? Мечтаний много. А мечты, если разобраться трезво, у меня нет. Почему? Потому что у меня и так все есть.

Порой мне кажется, что, если я почувствую, что это дело уже становится кондовым таким, я, может быть, передам его другим людям, а сам уйду на новое место. Знаешь, как пчелиный рой: когда нарождается новый, старый — улетает.
Я не ставил себе цели создать театральный класс. Все возникало спонтанно. Сначала просто пошел в школу работать, потому что отчасти мне больше некуда было идти. Само собой получился театральный кружок, хотя ведь я мог с ними заниматься туризмом. Как-то так попали в «Океан», тоже мог пойти по той линии, заниматься элитным образованием. Ушел из школы, потому что стало понятно, что ресурс исчерпан, можно подумать, попал случайно в центр творчества профобразования, там был «Театр имени Папы Карло». Потом Литинститут возник. Еще за год до поступления я не знал, что буду туда поступать, — взял да поступил…

Одно время бахвалился, сейчас мне стыдно за это. Дескать, моя студия многим помогает, чуть ли не на ноги ставит… Говно все это. На самом деле от меня здесь мало что зависит. Просто создаю некие условия, а все это есть у них самих, я не могу считать, что что-то им прививаю. Поэтому я говорю, что на самом деле есть все и мечтать не о чем…

Ты знаешь, Сергей, если честно, я бы предпочел, чтобы этот материл делала не Лена, потому что именно потому, что она меня знает как жена, она сделает свои акценты.