# Главная
# События
# Галерея
# Об авторе
# Ссылки
# Контакты

Люди любят легенды, а само слово «легенда» любят особенно, они называют им избранных. Я долго не могла понять, что меня в этом отталкивает, а потом поняла что: у каждого легенда — своя. Не станет для меня Иван Панфилов легендой, ну хоть режь. А вот Вадим Лихоманов — с этим именем связан целый кусок жизни, и не только моей. Вадим один из тех, кто превратил город Большой Камень если не в сердце, то в легкие приморского рок-н-ролла, прокачавшие через себя творческую, созидающую энергию НАШЕЙ музыки, нужной НАМ как воздух. Группа «БОДОМ», фестиваль «Рок над волной» — кто из ценителей настоящей (той, что здесь), а не телевизионной (той, что «там») культуры не был заинтригован этими названиями? Лихоманов наблюдает за тем, что происходит, с легкой ностальгией по 80-90-м, но и сам продолжает историю, причем не только музыкальную: молодежная театральная студия «Зеленый гусь» — тоже его детище. И действительно, «пока кто-то из нас играет, история наша живет».

Фильм один видел. Там главная героиня живет в Японии, ходит по всяким японским барам, скучает, потому что делать ей нечего, она жена какого-то посла. И показано, как японцы развлекаются. Они очень старательно развлекаются — как работают. Во всем самурайский кодекс. И вот у меня такое ощущение, что молодежь сейчас старательно развлекается, прямо как работает. Все заученное. Так стоят, трясут хаерами, руками и т.д. Прямо какой-то ритуал передали по наследству: вот так вот надо. Они так и продолжают, стараются. Забавно. Притом что раньше рок все равно был противостоянием, какие-то недовольства были. Такие революционеры. Комсомольские работники сидели, смотрели. А сейчас все расслабленные, мол, детишки развлекаются: могут водку пить, могут на концерте стоять. Нормально, всех все устраивает, действительно форма досуга, ничего в этом такого экстремального или еще какого нет. Из-за этого острота потерялась, конечно.

Законы жанра стали жесткие. Ни шага влево, формат такой. Либо ты играешь брит-поп-кавера… Вообще самое ужасное — кавера. В одно время, в конце 90-х – начале 2000-х, были такие кавер-бэнды, и это было прикольно — кавер сделать, и кавера ведь делали играясь, со своими аранжировками, что-то придумывали. Мы с группой сделали два кавера, потому что нам очень нравилась группа «Седьмой прохожий», и мы смотрим: ее уже все забывают. Говорим, ребята, песни-то уматные, послушайте. И сделали по-своему все равно. А потом… Во Владивосток приезжаю в последнее время, прихожу в клубы — и в ужасе, потому что кавера уже не кавера, это уже кабацкие команды, которые играют один к одному, аранжировки нет, и они только кавера играют, и чем они отличаются от команд, которые играют в кабаке какой-нибудь шансон? Ничем на самом деле. А это типа рок-музыканты. И я заметил, что во Владивостоке очень мало стало групп, которые играют свою музыку.

А вспомнишь, как мы начинали — в начале 90-х… Во-первых, клубов не было, нам было по барабану, кто куда будет приглашать, сами организовывали, находили какой-нибудь ДК на окраине, и вперед. Нас как раз это не волновало. Мы не переставали играть из-за того, что нас не приглашали. С другой стороны, это вопрос мотивации, конечно, — зачем люди музыку начинают играть? Мы рок-звездами не сильно стремились стать, процесс нравился. Квартирники проводить пытались, но идея не прижилась, потому что квартирник — это так объявлено: КВАРТИРНИК. Мы пригласительные сделали. Пришел народ, который и так тусуется вместе и так же поет песни, и такой: «А че? Мы и так все это делаем, из этого устраивать какое-то шоу?» И даже как-то заскучал народ, сбегал в магазин, набрал портвейна, и всё, квартирник закончился, плавно перетек на улицу.

У меня сейчас группа тяжелая на подъем. Взрослые мужики уже все, и все бизнесмены; один содержит автомастерскую, второй ключами занимается, тоже куча магазинов, и вот они все в бизнесе, очень тяжело собрать, во-первых; во-вторых, они говорят: «Это денег не приносит, поэтому мы будем играть для удовольствия, а для удовольствия мы будем играть то, что мы хотим. Вот у тебя есть песни, которые мы хотим играть, вот их мы и будем играть, а другие песни мы играть не будем у тебя». Я говорю: «Ну, вот такая песня». — «Не-не, ты эту свою романтику оставь для себя — на фиг нам нужно». Но! И этому радуешься. Я как-то ездил в Хабаровск на фестиваль, тоже состава не было, набрал знакомых, и играли песни, которые та группа никогда бы не сыграла. И опять был этот принцип, что куча знакомых на сцене прикольных, кто с маракасом, кто с чем. Много ребят тогда было из «Самогона». Нам было даже не важно, что мы поем, главное, что на сцене куча чуваков прикольных, каждый какой-то звук издает хороший, и так всем весело. Было очень душевно. Я со своей группой такого бы не испытал.

Музыка с театром идут параллельно. Оно всегда так было, даже когда я учился в институте и образовалась наша первая рок-группа — «Панк-клуб института культуры». А была группа «Коба» с Ником Рок-н-Роллом, и одно время я там тусовался, играл, потом Димка Кейзеров, в Череповец ездили на акустический фестиваль, там и Янка, и Ник были. Потом Ник решил начать продюсерскую деятельность. Говорит: «Я буду вашим продюсером». Мы говорим: «Ну давай». И вот самый первый фестиваль, «Весенний драйв» в политене, где вышла наша группа, вся такая из себя. А в Хабаровске тогда панк — это было что-то из ряда вон, Хабаровск был городом металлистов, а тут панки выходят. (Ник выходил, но Ник был общесоюзным панком.) Ох, это было смешно. Мы такие были выпендрежники, из всех сил старались быть панками. Леха Шибнев играл соло задницей на рояле, Кейзеров матерился в микрофон, я играл на гитаре, кричал звукооператору: «Почему звука нет?» — «Так ты по струнам попадай — будет тебе звук». Я такой: «Ой, точно». По деревяшке стучал… Мы думали, после этого выступления нас больше не пригласят, но следующее выступление было через неделю. Была такая политическая сила — анархо-синдикалисты, мы им понравились очень. Они делали сейшен, типа рок-протестантов. И вот как-то пошло.

Я говорил про параллели с театром. И вот на этом концерте были мои однокурсники, которые после концерта зашли в гримерку, сурово сказали: «Вадим, тебя не этому в институте обучали, ай-ай-ай». Я тогда очень сильно расстроился.
Но рок-н-ролл и театр смешивать, конечно, не стоит. Вот когда у меня группа начиналась, я пытался делать шоу. На одном концерте (даже не помню, как он назывался) мы все выпендривались, всякие фишки придумывали. Но потом я подумал, что фишки фишками, но песен-то восприятие пропадает, народ уже не слушает песню, а смотрит на сцену. Хотя есть виды музыки, где можно совмещать на самом деле. Я осенью ставил — меня Сашка Коновалов пригласил — шоу в филармонии для Substrata, там мы с ребятами скооперировались по актерству, но там и музыка другая, инструментальная. Интересно получилось.

После фестивалей «Рок над волной» мы поняли, что фестивали больше делать не хотим, потому что нас слишком мало для этого. Мы на хабаровчан насмотрелись, у них все шикарно. А тут у тебя вся команда три человека, носятся как угорелые, разруливают все конфликты, месяц можно тупо не спать, потому что абсолютно все сам делаешь, начиная с того, что сцену сколачиваешь из бревен, носишься за аппаратом во Владивосток, заказываешь, перед этим ты бегаешь по спонсорам, а спонсор это не как во Владивостоке — пришел в крупную компанию, что-то напел, в «Приморское пиво» например, и тебе сразу кучу денег дали. Нет, каменские бизнесмены дают по 300 рублей. Я помню таксу четко. Нам нужно было собрать полторы штуки баксов, чтобы аппарат взять, гостиницу оплатить и т.д., и эти полторы штуки баксов мы собирали по 300 рублей! Мы всех обошли, каждого предпринимателя, никто не отказал, но все давали по 300 рублей. Это просто застрелиться. Притом что не было у нас никакого транспорта, все на ногах. Единственным транспортом был мотоцикл «Урал». А тогда еще выходил журнал «Джунгли», и я говорю водителю «Урала», что надо ехать во Владивосток. Он: «Во Владивосток?» — «Да». — «На моем «Урале»?» — «Ну да». — «Ты уверен?» — «Ну попробовать-то можно». — «Ну давай, попробуем». И вот мы поехали, помню, через Шамору, он разваливался всю дорогу, мы связывали его веревочками. У меня загордяк был: мы приезжаем на пресс-конференцию в «Джунгли», и стоят джипы разные, мы так между ними припарковались — четко.

И когда мы сделали третий фестиваль, а третий фестиваль мы делали весело, там вообще такие геморрои начались… Мы думали, что с каждым годом будет легче, но с каждым годом становилось тяжелее. Наконец-то из городской администрации выбили деньги на аппарат. Ну, мы думали, что выбили. Аппаратчики привозят аппарат, говорят: «Ну, давайте деньги». Мы звоним в администрацию: «Где деньги-то?» Они говорят: «Ой, вы знаете, у нас секвестрирование бюджета произошло, и этих денег нет, вы уж извините». — «Но вы же обещали!» — «Ну, так получилось, извините». И тут же те ребята подходят: «Ну где деньги?» Помню, что я за четыре часа смог это сделать — обежал кучу музыкантов, продал свою гитару, Fender у меня был, и вручил им торжественно эти деньги. Но на этом все не закончилось. Мы поселили в гостиницу каких-то владивостокских панков, которые в эту же ночь, видимо, чтобы подтвердить статус рок-звезд, типа они такие крутые, выкинули из окна холодильник. Попали на крышу магазина внизу, побили ее, я потом имел долгую беседу с директором. И я подумал: «А за фига мне все это надо? Не буду больше этим заниматься». И мы фестиваль прекратили делать. Но стали пытаться делать музыкальный клуб. Концерты проходили в кинотеатре, который был такой просторной коробкой, мы там строили сценку, приглашали разные группы. Была интересная концепция. У нас был хороший художник, и мы каждой группе так делали концерт — знали, кто что играет, и чтобы это было художественным явлением, под каждый концерт конкретной группы делали соответствующие ей декорации. Если команда, например, играла индустриальный рок, помню, обои покупали, делали здоровенные полотнища на весь задник, и художник разрисовывал их таким разрушенным городом после атомной катастрофы, группа выходила в пожарных комбинезонах. Это было прикольно. Но потом кинотеатр подмяли бизнесмены, сделали там кинотеатр наконец.

Местных групп стало больше. Раньше существовало три-четыре группы, сейчас молодых команд очень много у нас, но они все учатся играть модную музыку, очень мало просто песен. Для меня важна сама песня, чтобы она что-то передавала, а вот интересных песен практически нет. Есть хорошие инструменты, примочки.

Одно время, когда был клуб, у нас было много самиздата. Всякие опусы абсурдистские. Я выпускал газету «Живые». Потом все заглохло. Вообще был очень большой перерыв, когда все ушли в свою работу. Я вот конкретно ушел, пауза была где-то с 2001 года, лет восемь. Сейчас же что-то такое новое началось. Думаю, что тогда все просто подросли, обзавелись семьями, объектом внимания стала своя личная жизнь, всем надоело сидеть по дачкам на грубо сколоченной табуретке, все посмотрели гламурные журналы, всем захотелось ездить на хороших машинах, пить хорошие напитки. И стали где-то работать. И я тоже пытался покупать домой мебель, зарабатывать деньги и т.д. А потом, мне кажется, это всем наскучило. В последнее время вообще много думаю об этом, и мысль, что денег много не надо, деньги нужны только на три вещи: еду, детей, путешествия, — она точная. Больше ни на что деньги на самом деле не нужны. И вот сейчас народ, который взял паузу большую (хоть я и предупреждал: будет сложнее потом), заскучал, понял, что удовольствия это не приносит на самом деле, что крутые машины рано или поздно все равно разбиваются, все сладости не переешь и прочее и прочее.

Мы в Камне залетные на самом деле. Залетные — в плане, как мы там появились, я же не каменский. Еще в институте думал, что за подозрительный город Большой Камень: на каждом курсе есть человек из Большого Камня или даже не один. Там и радиация, говорят. И вот мой друг позвал меня в Камень отдохнуть летом. Это было жутко алкогольное лето, оно было самое рекордное, потому что из 90 дней лета три дня были трезвыми. И потом, когда мы все закончили институт, а мы его все закончили как революционеры, панк-рокеры, все бросили этот институт, громко хлопнув дверью. Я ушел за полгода до диплома, был творческий конфликт с кафедрой. Приехал на Сахалин, а там тоска — смертная, ну, думаю, наверное, приехал уже умирать, встречать старость. Тут звонок: здесь фестиваль, в Большом Камне, давай съездим, последний раз сыграем. Мы приезжаем на фестиваль, Эдик Елисеев как раз устраивал, отыграли. Там Толик Погодаев был, Ник Рок-н-Ролл — вся эта старая гвардия. И после думаю, ну все, разъезжаться. Елисеев говорит: «А что уезжать? Оставайтесь, будете работать». — «А что делать?» И вот мне понравилось: «А что хотите?» — «Ну, кучу всего хотим». — «Ну, кучу всего и делайте. Делайте, что хотите, и за это вам будет зарплата». Мы такие: «Все-все-все, что хотим?» А он работал тогда при доме молодежи. Это был гениальнейший организатор, идеолог, вдохновитель. И он поставил перед нами задачу: делайте все, что хотите, ваша задача — свести этот город с ума. Вообще все, что хотите. И это было три года такого кайфа! Мы реально делали все, что хотели. Праздники устраивали! Взяли 250 детей, сшили для них средневековые костюмы и разыграли в городе средневековую мистерию. Строили такую крепость из картонных ящиков здоровенных, проводили турнир, побежденных заковывали в цепи, вели через весь город, на площади была построена настоящая виселица. Причем утром тащим бревна — люди подходят: «А что это за эшафот делаете?» Мы: «Так выборы ж скоро». На этой площади мы человеку торжественно отрубали голову. Большие полотнища, мечами махали все. И вот устраивали такие театральные шествия постоянно. Помню, тоже делали театральный фестиваль, кучу актеров приглашали, и вот мы на центральной площади выставляли столы здоровые, столы были пустые, и все сидели, изображали, что едят, — такие предметные действия, куча людей кушает с удовольствием. И три года мы вот так город сводили с ума. Потом я, правда, в Москву свалил — становиться звездой. Сколотили группу, играли концерты по клубам, потом в музыкальном театре стал работать, поставил там «Маленького принца». И мы на крышах общежитий стали играть, как Beatles, НТВ приезжало снимать, понравилось им это. А потом понял, что мне все это надоело, что в Москве становишься одним из пунктиков развлечений. В Камне я смысл имел, а не просто был человеком как функцией.

Мне московский блюз не нравится. Они слишком фирмачи все. Я слишком фирмачей не люблю, они там во всем этом валяются, получают удовольствие — от звука, от того, что они такие крутые, что у них так все правильно, грамотно. Это как новый «Аквариум», у которого тоже все грамотно, красиво, но что-то не то. Классический состав — с Дюшей, с Гаккелем, Фаном — я только на видео видел, но если это так только через записи, через мутное видео, то вживую, наверное, вообще было очень здорово, какая-то такая алхимия у них была. Сейчас все очень круто, все очень здорово, но алхимии нет.

Я помню, когда «Аквариум» первый раз приезжал в Хабаровск, в 92-м году, у них была пресс-конференция. Ну, тогда это был вообще, конечно, шок: «Аквариум» первый раз на Дальнем Востоке! Мы, чтобы пробраться на конференцию в Дом журналиста, достали синие халаты, такие телефонные техники, со стремянкой зашли, давай что-то делать, типа починять. И под конец сказали: «Что, БГ, зажался? Деньги зарабатываешь? А слабо бесплатный концерт дать?» Он: «Ну, у вас клуб какой-то есть?» А был тогда в Хабаровске клуб — в народе «Судороги» назывался. «Ок, — говорит, — будем сегодня там играть». И это был такой четкий концерт! Во-первых, долго ждали, они на час задержались; когда приехали, все стали аплодировать стоя. Они зашли на сцену: «Мы будем сегодня играть английский рок-н-ролл, потому что на таком аппарате по-русски петь нельзя, вы ничего не поймете». Давай Чака Берри гонять. Но под конец разошлись, просто разгулялись парни. Титов был на басу тогда, это после «Русского альбома» было. И там такие фишки четкие были. Кто-то кинул банку с пивом БГ, он ее поймал на лету и стал сразу же играть ею на гитаре. Зальчик небольшой, вроде BSB. В общем, было очень душевно. А потом уже сколько был на концертах — все очень правильно.

Самым любимым развлечением было ходить в библиотеки. Пластинки — это высший пилотаж, потому что они большие, фиг протащишь, это больше из гусарства. Тырили книги. Тоже был смешной момент. Я как-то прихожу, а там как — подходишь, берешь книгу, которая тебе понравилась, распахиваешь шубу и идешь на выход. Никаких моральных угрызений на самом деле не было! Вообще никаких. И вот как-то прихожу в районную библиотеку и вдруг вижу вот такой том Арсения Тарковского. Офигеть! И тут я понимаю, что шубу — свой рабочий инструмент — не захватил. Надо срочно бежать в общежитие. Я бегу, возвращаюсь, а книги уже нет. Меня минут двадцать, наверное, не было. Я кидаюсь к библиотекарше: «А где Тарковский? Он стоял». Она такая: «Какой Тарковский? Никто не брал». — «Вы что сидите? У вас книги тут под носом тырят!» В общежитии захожу к Елисееву, рассказываю ему: «Стырили Тарковского перед носом». Он такой: «Этого, что ли?» И такой довольный. Опередил. В Камне он мне Тарковского подарил. Как-то считалось, что это в порядке вещей.

Интересное очень было время — конец 80-х. Интересное именно переломом эпох, много забавного происходило. Мы первые, кто устроил в Хабаровске (не знаю, как на Дальнем Востоке) лежачую забастовку. Там здоровенная была такая дура, здание партшколы. Коммунистическую партию вроде как запрещают, а тут двухэтажное здание. Мы говорим: «Давайте это здание отдадим культуре, это же здорово, культуру поднимать будем, коммунистической партии-то нет». Нам говорят: «Нет, у нас другие виды на нее». И короче, мы взяли спальники, матрасы и расположились на недельку на крыльце «Белого дома» в Хабаровске. Устроили лежачую забастовку. Это было так прикольно, потому что это было впервые. Все удивлялись. Милиционеры нас не разгоняли. Приезжали постоянно начинающие бизнесмены, эти новые русские в малиновых пиджаках. Говорили: «Что, ребятки, за идею страдаете?» — «Страдаем». — «Ну, кто хочет поесть?» — «Ну, я хочу». — «Поехали в ресторан». Брали группу людей, везли в ресторан, кормили. Какие-то бабки приходили с пирожками, другие приезжали с пивом. И мы бастовали. На самом деле такой праздник просто был.