# Главная
# События
# Галерея
# Об авторе
# Ссылки
# Контакты

Это как идти, продираясь сквозь встречную толпу, как плыть против течения. Примерно так может ощущать себя человек, который осмелился выбрать свой путь, иметь свое видение и отстаивать свою позицию. Это все равно что бросить вызов всему и всем. А уехать на запад и вернуться? Не потому что не прижился, а потому что желание реализовываться на малой родине перевесило возможность закрепиться поближе к столицам с их мнимыми преимуществами. Про таких людей говорят, что у них есть свой стержень. Стержень Татьяны Терещенко, дирижера Тихоокеанского симфонического оркестра, — дирижерская палочка…

Сложно что-то комментировать, потому что отсутствие уровня должного очень сильно сказывается. Отсутствие должного уровня вообще. Это проблема здешнего музыкального образования, подготовки. Конкретно никого винить не надо. Говорить, что у нас есть паршивый оркестр, может каждый. Вопрос: а как сделать, чтобы это не было так? Вообще, к каждому коллективу приспосабливаешься по-особенному. Приспосабливаешь в принципе всё, в этом — залог профессионализма на самом деле. Приспосабливаешь свою технику, свой аппарат и репертуар, даже какие-то взгляды, потому что на самом деле настоящий профессионал должен знать причину каких-то неполадок в механизме, как инженер. Надо знать причину и знать, как ее устранить. Это за один раз не устраняется, если причина серьезна и накоплена годами, обвинять тут вообще бесполезно кого-либо. Можно улучшать, постепенно, годами превращать во что-то другое. Сразу сделать по-другому невозможно, а улучшить и работать компетентно — это да. Программу подбирать по силам, по возможностям. Просто нет подготовки общеоркестровой. Есть отдельные музыканты, которые отдельно играют, но в оркестре иная ситуация, там все по-другому, надо быть единым коллективом, должна быть сплоченность и сыгранность, умение слушать, должны быть другие уши. Если ты музыкант-солист — это одно качество, а если ты музыкант оркестра — другое, это надо воспитывать. Воспитывают это обычно в учебных заведениях, как, например, на западе: музыкант приходит в оркестр, допустим, он уже прошел училищную подготовку солидную, он прошел консерваторскую подготовку оркестровую; это идет от студенческого оркестра, там этому учат. А когда музыканта готовят только как солиста и недостаточно этих знаний и навыков, он приходит в оркестр, а солистом, извините, стать может не каждый, это хотя бы надо стать солистом оркестра. То есть их готовят как концертирующих солистов, но предпосылок никаких для этого нет, солистами становятся только единицы, при нашей подготовке быть солистом, по-моему, вообще нереально. Хочу сказать, то, что у нас в городе, называется всеобщей самодеятельностью — в плане музыкального образования, вообще пропаганды классической музыки, так вообще не делают. Есть, конечно, и определенные плюсы. Например, рекламная сторона у нас лучше поставлена, элементарное изготовление афиш на более высоком уровне, чем на западе.

Можно назвать отдельных музыкантов, которые работают хорошо, но дело в том, что нет школы. Тут проехаться можно очень много, но не хочется, потому что если все начать крушить… это бесполезно. Надо, чтобы с запада приезжали педагоги, с другой подготовкой. У детей вообще очень легко отбить охоту заниматься музыкой. Если в школах еще, я думаю, есть педагоги, которые ведут определенные классы, имеют хорошую подготовку, широкое видение педагогики, музыки и т.д., то уже в училище и вузе возникают проблемы. И вообще, например, дети — выпускники школ — почему-то не хотят заниматься музыкой дальше — тоже надо задуматься. То есть дети учатся, а потом идут в какие-то другие области, в то время как училища набирают людей без подготовки. На западе такое неприемлемо вообще. Возможно, да, не видят перспектив. Это должно делаться и на финансовом уровне, надо пропагандировать классическую музыку, культуру развивать.

А культуры не будет — вообще все рухнет. На этом еще как-то держится. Ну невозможно слушать одну попсу. Вот часто задают такой вопрос: «Ты какую музыку слушаешь?» — «Ой, я не могу слушать попсу, слушаю только рок». Или шансон. А попса нет, а вот шансон — это да. Или рок. По сути дела, все это одно. Если разобраться, по форме это все эстрадная музыка, всё — легкие жанры. Вот только это называть музыкой… Я тоже люблю рок, мне нравится, но это эстрадная, легкая музыка. Потому что форма — песенная, песня есть песня, извините, симфония — это другое. А для большинства людей музыка — это только то, что поет. Меня такое отношение начинает раздражать. Есть очень недалекие примеры: люди, которые со мной рядом находятся, они тоже так рассуждают; еще спорят, одну песню отличают от другой, это попса, это не попса; но это — всё одно. Отличается только набором определенным гармоний, звука; чуть-чуть жести — и будет тебе уже тяжеляк. Отличается это на самом деле в корне — текстами, и все. Текстами песен. То, что мы называем «рок», слушаем какие-то серьезные группы — эти песни отличаются поэтическим содержанием. В одних песнях тексты дельные, а в других, извините, «я пошел за угол, там встретил тебя и т.д., случилось у нас третье».

В четыре года у меня были первые музыкальные впечатления: от военных оркестров на парадах — это первое, потом — в цирке от оркестра. Меня привели в цирк — я от оркестра не могла оторвать глаз. Я с лица сменилась, глупых вопросов типа «А что он там делает, машет?» не задавала, как будто уже знала. Это было такое необычное состояние, как бы прозрение. Потом я в телевизоре стала обращать внимание на оркестры. И дошло дело до просмотра Светланова. До сих пор помню его в колонном зале с оркестром, которым он управлял. Светланов был для меня эталоном. Началось собирание постеров, говоря современным языком; оклеивание стен фотографиями дирижеров. Смотрела телевизор, стала доставать родителей, чтобы мне приобретали пластинки с классикой, с симфониями, выучила это слово — «симфония». У меня все было «симфония». Началось элементарное махание, я этим занималась перед зеркалом, занималась перед куклами, куклы у меня изображали оркестр. И это у меня было с четырех лет до семи. Потом, естественно, я пошла в музыкальную школу. Родители, видя вот это все, конечно, отдали меня как хорошую девочку на пианино. Нет, конечно, все правильно сделали. Но там быстренько отбили охоту — я же хотела изображать оркестр, я же начала колотить. У меня маленькая рука, я не могла сыграть то, что мне хотелось, и мне зажали все руки. Поставили их совершенно неправильно. (И уже потом, в консерватории, когда я стала заниматься по классу фортепиано, в дирижерском классе, там у меня педагог был очень хороший, очень много дал советов по поводу моей постановки, как ее исправить.)

Потом я получила образование физика. Ни о какой музыке речи не шло после окончания музыкальной школы. Правда, советовали поступать на теоретическое отделение, но мне не дали бы возможности, потому что без окончания одиннадцати классов… в моей семье это невозможно. Я из профессорской семьи, меня готовили в ученые, говорят, были задатки. В детстве интересовалась биологией, географией, знала очень много растений, животных, плюс физика и все вместе. Были области, которые меня категорически не интересовали. Интересовало все, что связано с испытанием, с наукой, с опытом. Жажда всегда была знаний. Накапливать знания, читать, но читать не художественную литературу, а научно-познавательную. Поэтому в художественной литературе есть пробелы, мягко говоря; вроде читаю много, а много чего не знаю, потому что, наверное, читаю определенное. Из литературы — только то, что интересно. Интересно мне было «На дне». Интересна всегда была судьба маленького человека. Кто такой «маленький человек»? Всегда был интерес к умственно отсталым людям. К интернатовским детям. Кто они такие? Потому что я чувствовала, у них у многих доброе сердце, а чего-то, может быть, не хватает.

Пристрастие, конечно, есть в художественной литературе, я от этого пристрастия очень долго избавлялась. Короче говоря, я обожаю детективы. Я считаю, что это дело не полезное. Одно время зачитывалась ими до фанатизма. Куплю книжку и, пока до конца не дочитаю, не могу остановиться. И дела все стоят. Потом это дело просто бросила, как вот курение бросают. Потому что если опять начну это делать, все снова будет стоять. Что касается серьезной литературы, близок, конечно, Толстой, близок Достоевский, особенно все, что связано с жизнью не дворцовой, мягко так скажу. Интересует меня жизнь простых людей, низших классов, пролетариата и т.д. Русская литература, конечно, ближе, чем зарубежная, — даже однозначно могу сказать. До зарубежной, может, не доросла еще. Потому что между нашим мышлением и зарубежным очень большая разница.

Тургенев. Мне очень нравятся записки о природе. Природа, животные — вообще отдельная тема, очень люблю природу, а человек — ее дитя. И зарываться чисто в городе, не видя этой красоты… Я не знаю. Когда иду по городу, я вижу красоты. Меня всегда привлекает небо, особенно утреннее. Всегда очень интересует, какое оно сегодня. Смотрю вверх. Очень интересуют самолеты в небе. Интерес к природе. И к достижениям человека. Такой баланс: принимаю и технический прогресс, и природную красоту. Могу это описывать. В музыке как-то больше описываю научно-технический прогресс, — мне это ближе как физику, наверное. Могу описать скорость, — я это понимаю. Ускорение. То есть физические понятия. Это мой предмет. Образование сказывается, наверное.

Какую-то вещь услышишь — хочется интерпретировать по-своему, не так, как вот эти исполнители, а по-другому, свое видение нотного текста. Но вот публика в большинстве своем вот это мое творческое кредо, реальную меня, очень трудно воспринимает. Работа на публику на самом деле, а вот истинное мое «Я» в музыке — оно немножко другое. Есть склонность к мрачным созвучиям, невеселым — это или характер такой, или состояние в данный момент невеселое, возможно, мрачное. Мне говорили, что хорошо трактую траурную музыку. День Победы для меня святой праздник, возложение венков, памяти Великой Отечественной — это моя стихия. Еще любовь к деду — это такая потрясающая, сильная любовь. У меня он жив, еще здравствует. Участник войны, дошел до Берлина. И вот эта любовь к деду, она с детства. И эту любовь я выражаю вот так, через музыку. Хочется играть музыку о войне. Это — со слезами. То есть увеселительные концерты мне, наверное, будет давать сложнее. И машины, скорость, самолеты, паровозы. Меня всегда будоражила работа дедушки. Приходила к нему на работу, говорила: «Дедушка, у тебя в цеху как во дворце». Мы с ним разбирали аккумуляторы, демонстрировал их мне в разрезе — я его доставала.

Нашла такого педагога, который был близок. Я не знала, что есть такие дирижеры, мне очень было приятно. Гуманитарии в основном мыслят по-другому, чисто музыканты, те, кто занимается только музыкой. А мне хотелось такого технарского склада найти. Ну вот нашла. Хотя, конечно, математики от физиков отличаются, прикладники. Все-таки они более гуманитарные как бы. А я же физик-практик. Есть физик-теоретик, а есть практик. У меня специальность — нанотехнологии. Наноэлектроника. Это практика. То есть паяли схемы… Наш физфак. Диплом был по новой теме, новаторской.

Родилась я в Артеме и люблю Артем. Такая вот любовь к городу — это еще с детства. Владивосток для меня город непостижимый, мне его еще надо понять. Он другой. Но для меня важно само Приморье. Патриот Приморья, не самого Владивостока, хотя и к нему сейчас стала относиться гораздо теплее, чем раньше, я его пытаюсь понять. Японских машин большой патриот. Не признаю другой автопром совершенно, особенно отечественный. Категорически не признаю. Когда русскую машину на западе увидела, ну и отстой, говорю. Сама мечтаю об автомобиле, сейчас такой повышенный интерес к машинам появился. Хочу и учиться, и машину хочу. Обожаю внедорожники.

Какая музыка может быть лицом Владивостока? Урбанизм. Обязательно. Техногенная музыка. Симфотехно, короче говоря, но это я говорю с юмором, не буквально. Музыка машин. Музыка города, цивилизация, научно-технический прогресс и т.д. По-моему, такая музыка должна быть визитной карточкой, у нас такой город — бешеный в плане техно. Это, возможно, и военная какая-то музыка, так как у нас Тихоокеанский флот, что-то связанное с такой тематикой. И музыка моря. То, что описывает море. Художники-маринисты — течение в живописи распространено, да? Вот это, наверное. Ну и, конечно, джаз — Владивосток без джаза, по-моему, это нереально. А почему? А потому что географическое положение — ближе все-таки к Америке. Сравнить запад России и Владивосток — близость к Америке у нас очевидная. И все.

Очень у нас характерный край чем? Отсутствием национального давления. Чисто национальной политики нет. Нет вообще определенного национального колорита, этим мне наш край очень нравится и очень близок. Я жила в Татарстане, я бывала в Марий Эл — у них ярко выраженная национальная политика. Но это в принципе правильно, это же республика. Просто у нас здесь такой мультинационализм: корейцы, кавказцы — все-все-все тут намешано, кого только нет. И Украина, и татары, и все. И все нормально живут. Вот если на западе начинаешь общаться с представителем какой-либо национальности, все равно видно, что он представитель той или иной национальности. У нас этого не видно. То же самое наша русская культура — как бы сведена на минимум, я имею в виду национальную. Меня это подкупает, очень нравится.

Чувства очень противоречивые. Хочется здесь что-то сделать, а понимаешь, что реально сделать очень трудно. Картинка есть, а воплотить ее очень трудно. Начальство не всегда идет навстречу. Я имею в виду правление края. Для этого нужно финансирование. У меня есть музыканты, которые готовы сюда приехать и работать. Но им нужны квартиры, нужны средства. Надо запустить паучка, чтобы он начал плести паутину. Тут нужны пауки такие, и у меня они есть. Например, есть кому возглавить класс валторны, возглавить класс трубы. Это касается прежде всего, конечно, духовиков. И струнники не помешают, но… А певцов нет вообще. Если так будем продолжать петь, ничего не будет. Надо воспитывать своих. Чтобы воспитывать своих, нужно все-таки раскошелиться: пригласить педагога, слушать в оба, не перечить. Доверить. Звезд здесь нет — звездить некому. Перечить нельзя. И делать. Очень плохое положение в академии. Немножко не тем занимаемся. Преподавать надо проще, без понтов. По сути, знания нет, а понтов много. Голоса вообще по-другому ставятся. Как здесь работают с голосом — вообще чудовищно.

Сейчас задача — постепенно улучшать. То есть внедряться очень так спокойно, изнутри. Резкого переворота никто не поймет и никто не примет. У нас администрация не подготовлена к этому. Отдел культуры и так далее. И сами музыканты тоже к этому не готовы. Это надо делать постепенно. Вообще на самом деле не только у нас такая ситуация. На западе процветают, можно сказать, только Москва и Питер. Ну и такие крупные города, как Казань, Нижний Новгород. А города более скромные — там еще хуже, чем у нас. У нас из-за отдаленности, конечно, такая возникает проблема. Педагогам надо постоянно ездить. Я, например, очень хочу ездить. Буду стремиться к этому. По возможности летаю. Чтобы не деградировать, а повышать свой уровень — ездить на переподготовки, на мастер-классы, слушать, смотреть. Надо собирать записи, слушать хороших исполнителей.

Это надо пропагандировать. Один в поле не воин. А у меня такое впечатление, что я одна в поле воин. Пропагандировать, во-первых, культуру. Элементарно народ бескультурный. Как музыкант вообще может быть бескультурным? Должна быть личность. Должна быть база. Воспроизводят ноты. Научились — и херачат, извините. Научились что-то делать, и все. А этого не то что мало… Музыкант-профессионал не должен быть таким, а все сводится к зарабатыванию. Я понимаю, конечно, что у нас мало средств, — так все терпят. У меня, что ли, много средств? Нет, конечно. Мы занимаемся этим, как-то крутимся. Этот кайф от творчества, его ничем не подменить. А половина, те, кто учится музыке и занимается потом, по сути своей, домохозяйки, что-то там шуруют, а по мыслям своим — только борщи варить. Музыкант не должен внаглую сквернословить, ржать. Все вообще должно быть красиво. Из таких мелочей все и складывается — в образ. В базарный образ. Ну какой музыкант, если базарный? Когда играешь, а действительно думаешь о другом? О рынке.

Прежде всего надо менять отношение, тогда сразу другая игра пойдет. Культура фразировки должна быть. Мелодии надо продумывать и правильно интонировать, вкладывать в них что-то. Один интонирует так, другой интонирует этак. Но интонировать профессионально, с осмыслением. А если это, извините, рвать тему, — так ученики в музыкальной школе, нерадивые причем, играют. Тычками. А когда профессионал, сидящий в оркестре, так играет, уже страшно становится.

В детстве хотела быть пацаном. Был именно характер пацанский, взгляды. Меня одевали как девочку, но я этого не принимала. Это я уже потом стала одеваться так, как считаю нужным. А в детстве — банты, но так как мне было все равно, в зеркало не смотрелась вовсе, придумала себе совершенно другой образ. Думала, что я другая. Когда же в подростковом возрасте подошла к зеркалу и увидела, что я с косой, которая мне совсем не нравилась… Всё! Я решила что-то предпринять. Таня, думаю, надо что-то предпринять. Как от нее избавиться? Хотя вот сейчас на вас смотрю — это шикарно выглядит. И вообще коса XXI века — это вот такой стиль, правда. В то время мне казалось, что это девчачий признак, на самом же деле — по вам убедилась — признак пацанский. В какой-то степени. Да-да, в этом что-то есть. А тогда вот это сочетание с бантом — меня начало всю переворачивать. И я предприняла. Нет, сама не стригла, я была девочкой послушной. Просто маму убедила, что пора. В школу пришла — все в отпаде были. Вообще в школу ходила до дерзости нагло. Да все ходили как на подиум. 90-е — все было можно, ходили кто во что горазд. Я стала рано краситься. Это был чисто спортивный интерес. Занималась науками, но мне не хотелось казаться синим чулком. Хотелось казаться девочкой современной. То есть вид разгильдяйки, а в голове как бы что-то есть. Работа на контрастах, называется. Конечно, тогда о дирижировании речи не шло. А потом как это проснулось! Проснулось лет в 15. Сильно приперло, и я поняла, что могу. Сначала это было отдаленно, типа как в мультфильме: пойду подирижирую. Когда с духовым оркестром столкнулась, с дядьками из духового оркестра, — всё. А дядьки те все говорили: у-у-у, девочка на дирижировании помешана. А я уже такая была, в нормальном образе. Вообще, это всерьез и надолго. С самых корней это. Не так, что через какой-то инструмент к этому пришел; нет, у меня изначально была симфония, оркестр. Партитуры научилась читать сама. Когда пришла в училище, все уже знала. Сказала, что пришла, чтобы стать дирижером. Они отпали, спрашивают: «Кларнеты в каком строе бывают?» — «Ну, in B и in A — два распространенных строя». — «А чем отличаются?» Я сказала. Они, наверное, сами не знали. Потом про трубы. «Откуда ты, — говорят, — это знаешь?» — «Ну, знаю». — «Ну точно пришла дирижировать».